«Слились две реки…»

О ценностях и традициях семьи Окуджавы

Две жизни прожить не дано,
два счастья – затея пустая.
Из двух выпадает одно –
такая уж правда простая.
Кому проиграет труба
прощальные в небо мотивы,
кому улыбнется судьба,
и он улыбнется счастливый.

Булат Окуджава

 «Все счастливые семьи похожи друг на друга», – написал Лев Толстой. А похожи они своими семейными ценностями, которые передаются из поколения в поколение – это обычаи, традиции, чувства и эмоции, которые люди переживают вместе внутри дома – радость или горе, благополучие или трудности.

Семья формирует человека, влияет на его мировоззрение. Мы учимся, перенимаем опыт, строим отношения с окружающими на примере своих родителей, бабушек и дедушек. С раннего детства мы впитываем традиции и ориентиры конкретного круга людей. Они становятся частью нас самих. Иногда не замечая, подчас подсознательно, идеалы отцов и матерей мы проносим через всю жизнь. Какой была семья, где вырос талантливый поэт Булат Окуджава, какие ценности заложены в его семье? Историю своей родословной Булат Шалвович подробно описал в семейной хронике «Упраздненный театр» (1989 – 1993). Прочтем выборочно страницы романа, которые повествуют о традициях и укладе жизни семьи.

В солнечном Тифлисе, культурном центре Закавказья, образ которого вдохновлял Пушкина, Грибоедова, Лермонтова и Толстого, возникли две романтические фигуры – Ашхен и Шалико – родители Булата, свято верившие в благородные идеалы. Их юность совпала с рождением революции и навсегда увлекла во времена новых свершений. «Идеализм юности, усугубленный обещаниями скорого рая, и прагматическая деятельность – это странная смесь определяла их поведение и царила в их душах» (УТ, 66).

Ничто не могло нарушить их взглядов на новую жизнь, даже став мужем и женой, «они были в собственных глазах и для друзей все теми же товарищами по партии, будто бы призванными этой партией для продолжения рода. И, естественно, никаких разговоров о любви, никакого мещанского лицемерного словоблудия» (УТ, 65). Но жизнь в только что родившейся семье текла независимо от новых большевистских установок и норм. Любовь в семье маленького Булата торжествовала, исходила от каждого кровного родственника, незримо присутствовала в воздухе. «Приятно быть всеми любимым и видеть устремленные на тебя счастливые глаза множества близких людей, нуждающихся, оказывается, в тебе и в твоих глупостях… они прочно существовали вокруг него и даже, казалось, – навеки» (УТ,46) – напишет автор о своих детских ощущениях.

Мама Булата Ашхен Степановна Налбандян родилась в армянской семье 17 августа 1903 года. Окончила (1921) одну из лучших частных женских школ в Тифлисе – армянскую среднюю школу «Гаянян». В шестнадцать лет примкнула к большевистскому движению, вступив в ученическую организацию «Корпорация», которой руководил Гурген Восканян, затем в подпольный комсомол, а чуть позже в такую же незаконную большевистскую партию. «Ашхен, как-то внезапно и непредвиденно прыгнув с очередного дерева, отстрелявшись из рогатки и начитавшись каких-то загадочных книжек, погрузилась в веселые опасные будни политического кружка, каких тогда было множество, и закружилась там, задохнулась от внезапно обнаруженных истин и, тараща карие глаза с поволокой, проглатывала впрок высокопарные сентенции о свободе, равенстве и братстве. Старый мир требовал разрушения, и она была готова, отбросив рогатку, схватиться за подлинное оружие и, сокрушив старый мир, пожертвовать собой» (УТ, 39).

В феврале 1921 года Ашхен становится сотрудником отдела культпропаганды в горрайкоме комсомола Тифлиса, где и знакомится со своим будущим мужем Шалвой Окуджавой. «Ей было семнадцать. Как-то все не сочеталось: большие карие глаза, миндалевидные и влажные, однако источающие ну не то чтобы холод, но строгое осеннее спокойствие. Горячие яркие губы, предназначенные, словно лишь для пылких прикосновений, обычно сложенные таким образом, что и мысли о поцелуе не могло возникнуть - чуть опущенные края, олицетворяющие не презрение, но неприступность, недосягаемость, отрешенность. А тут еще эта манера подставлять под подбородок смуглую кисть руки, и перед всем этим неоднократно рушащиеся поползновения всяческих самонадеянных проказников, да, впрочем, и не только их, но и многих благородных ухажеров. Однако моему отцу, как говорится, пофартило. То ли душа его маленькой матери простерла над ним свои добросердечные крыла, то ли что-то загадочное было в его природе, то есть притягательное само по себе - неизвестно. Во всяком случае, всем прочим, не менее прекрасным и достойным, Ашхен предпочла его, хотя он не сулил ей золотые горы» (УТ, 51).

Папа Булата Шалва Степанович Окуджава родился в 1901 году в семье кустаря-чувячника Степана Окуджавы. Окончил Кутаисскую дворянскую гимназию, входил в число сильных учеников. Будучи гимназистом (1917), стал активным участником революционного движения, нелегально посещал марксистские кружки, руководя движением революционно настроенной учащейся молодежи. В 1918 году вступил в компартию. Годы меньшевистского подполья явились школой политической зрелости Шалвы Окуджавы. «Тут, собственно, все и началось: бурное, лихорадочное, непрерываемое служение возвышенным пролетарским идеалам. Это выглядело как последний подвиг, ибо дальше начиналась полоса чудес в давно обещанном царстве любви и братства. И это все было уже почти под рукой, почти осязаемо, слегка припорошенное пылью и обломками разрушенной вековой несправедливости, омытое кровью врагов и героев, не терпящее сомнений и украшенное высокопарными лозунгами, смысл которых еще не успел затуманиться и приесться» (УК, 60).

Символ революционной веры провозглашается дома и переносится от родителей ребенку. Сын большевика убежден, что все советские дети живут счастливо, и не было причин в этом сомневаться. Невзирая на постоянную занятость родителей на партийной работе, он всегда чувствовал заботу близких, никогда не оставался без присмотра, рядом всегда была поддержка в лице многочисленных родственников. А папа часто появлялся с фантастической непредвиденностью, тискал его, нашептывал всякие смешные прозвища и вновь исчезал. Благоговение перед отцом было настолько глубоким, что нарушить эту добротную и единственную связь не представлялось возможным.

Связь поколений в грузинских и армянских семьях вообще непрерываемая. Собираться всей семьей за длинным гостеприимным столом – давняя традиция кавказских народов. Вот и в родительском доме папы под вечер все постепенно собирались за бабушкиным столом, на котором аппетитно дымилась долма, розовело кахетинское вино, в тарелке овечий сыр и пахучая зелень, и горячий лаваш. За окнами южные сумерки стремительно синели и превращались во тьму. Наговорившись вдоволь, все расходились, на прощание целовали друг друга, словно расставались навеки, звонко, горячо, отчаянно, не по-московски. Восхитительный обряд, от которого Булату и смешно, и грустно, и странно.

Национальное гостеприимство испытали на себе одноклассники писателя по нижнетагильской школе. Когда в 1936-м году, впервые за советское время, встречали новый год с елкой, на служебную дачу отца, на Ключиках Булат пригласил чуть ли не весь класс. Ашхен так умело организовала праздник, так ловко и ненавязчиво занимала детей, что было очень весело – с играми, танцами, песнями, стихами. Особых угощений, подарков не было. Но одноклассники с теплотой вспоминали тот праздник, который запомнился им на всю жизнь.

Музыкальность, присущая кавказской народности, царила и в семье Ашхен и Шалвы. Большая любовь родителей к оперному искусству передалась и сыну. Привычку часто ходить в театр писатель описывает в семейной хронике таким образом: «Ашхен приходила после рабочего дня и, не поднимаясь домой, кричала снизу: "Куку!", и Ванванч, уже соответственно приодетый бабусей, скатывался со второго этажа и с мамочкой - в оперу! Благо, было под боком, благо, было постоянное место в ложе, и мамочка, хоть и с отрешенным лицом, но все же - рядом, теплая и красивая. А тут уж и "Конек-Горбунок", поразивший воображение, а затем "Чио-Чио-сан", а потом и "Кармен", и "Фауст", и, конечно же, божественный "Евгений Онегин", который затем ежедневно разыгрывался с приятелями под управлением, конечно, Ванванча» (УТ, 91 )

Когда в Нижний Тагил приезжает знаменитая оперная певица, семья, разумеется, идет на долгожданный концерт. Они давно оторваны от столиц, и известные произведения слушаются по-особому: «Многие из этих арий Ванванчу были уже знакомы. Папа тихонечко про себя подпевал. Бабуся слушала, замерев. Мама же слегка улыбалась, вскинув густые брови, как улыбаются очень счастливые, но слегка недоумевающие люди, не понимая, откуда вдруг это счастье и счастье ли это...» (УТ, 156)

Подпевать ариям мог бы каждый из них. Мальчик не просто с детства помнит арии, не только разыгрывает с приятелями оперный сюжет, где « Ванваныч неизменно оставался Ленским», но уже в восьмилетнем возрасте в минуту сильного потрясения выражает свои чувства через оперную музыку: «Тонкий звук повисает на губах и слетает с них, и усиливается, и улетает прочь… Куда?.. Куда?.. звук выплескивающийся из него, слаб, чист и мягок… Куда, куда вы удалились, златые дни моей весны?.. Люлюшка хохочет. «Что случилось?!» - спрашивает тетя Сильвия. «Мама, - хохочет Люлю, - он поет арию Ленского…» (УТ, 97)

Родители всячески поощряли культурные пристрастия ребенка. В интервью, посвященном работе над «Упраздненным театром», поэт вспоминал, что в доме царил культ книги: «Отец был начисто лишен «пролетарского» снобизма, напротив, очень тянулся к интеллигенции, к культуре. И меня приучал. Каждую неделю водил в книжный магазин. Причем обставлял это с такой торжественностью и столь серьезно предлагал мне самому выбирать книгу, что я и по сей день помню эти походы и благодарен ему»

О жажде к знаниям и страсти к чтению двух горячих партийцев, отправленных на учебу в Москву, рассказывает яркий эпизод биографического романа, где они попадают в дом своей новой знакомой Изы, студентки исторического факультета: «Когда Ашхен и Шалико впервые вторглись в докторскую квартиру Изиного отца, может, и не слишком просторную, все увиденное показалось им столь фантастическим, что Изе пришлось долго приводить их в чувство, онемевших от неправдоподобного обилия книг. И дочери столяра и сыну прачки показалось, что даже стены этого дома выложены из книг, что отсутствует мебель, а вместо нее - тома в потертых захватанных обложках и в тисненных золотом коленкоровых мундирах. ˂…˃ Из докторского дома тифлисские молодожены уходили обычно со множеством книг, которыми щедро и непременно нагружала их Иза, и Ашхен впивалась в них, многого не понимая, досадуя, и плача, и проникаясь к ним день ото дня трепетным и счастливым пристрастием» (УТ, 73). Под влиянием прочитанного, юные супруги решат назвать своего первенца Дорианом – в честь Дориана Грея. Их так восхитил роман, что они влюбились в имя главного героя.

В этой семье ребенок читает с раннего детства. Сначала няня Акулина Ивановна, укладывая Булата спать, рассказывала о Василисе Премудрой, о Микуле, об Аленушке. В восемь лет герой самостоятельно «раскрыл своего читанного Сетона-Томпсона и уткнулся в изображение Винипегского Волка» (УТ, 105). В арбатском дворе Ванваныч популярно рассказывает друзьям о Пантагрюэле. Приятель его удовлетворен: «Кто это Пантагрю… как?.. грюэль? Ловкий и хитрый?.. Это вроде меня? Да?..» (УТ, 129)

Шалва Степанович всегда заботился о приобретении хороших книг. Приехав с XVII партийного съезда, привез сыну в подарок коричневые полуботинки и «Приключения Тома Сойера», а также сувенирное издание Ленина из двенадцати тоненьких книжечек в картонной коробке, которую Булат поначалу принимает за упаковку печенья. Отец с улыбкой сообщает: «Ты угадал – это наше большевистское печенье».

Детские читательские пристрастия, в частности Сетон-Томпсон, сохранили свое значение для Окуджавы даже в зрелом возрасте. На вопрос Льва Копелева о том, какое значение имела в жизни его собеседников американская литература, поэт ответил: «Прошел через увлечения О'Генри, Лондоном, Драйзером, Хемингуэем, Апдайком. Все они очень основательно во мне побушевали, но со временем потускнели, остались Сетон-Томпсон, Фолькнер, Вульф».

Такие трогательные воспоминания детских лет автор пронес через всю свою жизнь, ведь роман был опубликован в 1993 году, когда Булату Шалвовичу было уже 69 лет. Главными ценностями этой семьи стали любовь, доброта, трудолюбие, доверие и взаимопомощь. Семья убежденных большевиков Ашхен Налбандян и Шалвы Окуджавы через литературу, оперную музыку, семейный уклад приобщила сына и к традиционным культурным ценностям, иногда вопреки школе, дворовому окружению, распространенным общественным настроениям. Так, благодаря всестороннему развитию, формировалось мировоззрение поэта, чье творчество актуально и сегодня.

Предлагаем вашему вниманию послушать фрагменты семейной хроники Булата Окуджавы «Упраздненный театр».

Источники:

Бойко С. С. «Мне одиннадцать лет…». Культурная парадигма Булата Окуджавы в хронике «Упраздненный театр» / С. С. Бойко // Миры Булата Окуджавы. Материалы Третьей международной научной конференции. 18-20 марта 2005 г. Переделкино. – Москва : Соль, 2007 – С. 84-91.

Гизатулин М. «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет» / М. Гизатулин // Голос надежды: Новое о Булате / сост. А. Е. Крылов. – Москва, 2011. – Вып. 8. – С. 105-167 : фот.

Киквадзе В. Шалва Окуджава / В. Киквадзе // Голос надежды: Новое о Булате / сост. А.Е. Крылов. – Москва, 2007. – Вып. 4. – С. 129-132 : фот.

Меринов М. Памяти новогодней елки 1936 года / записала В. Щербакова // Голос надежды: Новое о Булате / сост. А.Е. Крылов. – Москва, 2007. – Вып. 4. – С. 175-181 : фот.

Окуджава Б. Ш. Упраздненный театр. Семейная хроника // Девять граммов в сердце… : роман, повести, рассказы / Б. Ш. Окуджава. – Москва : КоЛибри; Азбука-Аттикус, 2014. – С. 7-208. Цитаты в тексте приводятся по этому изданию с указанием УТ и страницы в скобках.

Материал подготовили специалисты культурного центра Глошина Ирина и Глазырина Анастасия.